Говорят, убийца возвращается на место преступления. Почему?
Я иду туда снова. Медленно. Каждым шагом давя комки мокрой опавшей листвы. Никого. Ночь. В воздухе мокрая взвесь. ЧЕрно. В лужах отражение фонарей. Ночь сплелась с землей, я иду по зеркалу, я не знаю, где я, а где отражение меня.
Здесь. Место, где жизнь раскололась надвое. Я раскололась надвое.
На этой дорожке, перед переходом. Ты возвращался с работы, я вышла тебя встречать. Я была не одна. Увидела тебя издалека, сразу узнала твою походку. Ты шел медленно, наверное устал на работе, подчиненные снова тупили, а начальница поставила на новый проект? А вокруг меня парила сладость цветущей сирени, мне улыбался мир, я привстала на цыпочки, словно щенок на задние лапки, я знала, что сейчас я изменю все, изменится все.
Но не знала, что так.
И вот я стою, улыбаюсь, от прохладного ветра по руке побежали мурашки. Щекотно! Я машу тебе, ты машешь в ответ, вот-вот зажжется зеленый, я почти срываюсь к тебе, но это же глупо. Правда, глупо? Зачем мне бежать к тебе, если нам идти в другую сторону? Ты показываешь мне жестом, чтобы я оставалась на месте, пищит светофор, ты уже на зебре, вдруг резко визжат тормоза, ты отпрыгиваешь от машины и крутишь пальцем у виска. Подбегаешь ко мне, обнимаешь, по привычке целуешь в шею, помнишь? Ты ведь помнишь, как ты меня целовал?
Замирая.
Забирая запах моих волос.
Мы идем по дорожке, ты мне говоришь что-то о новой коллеге, о том, что сегодня сломалась кофе-машина, да бог знает что, я… Я лишь делаю вид, что слушаю тебя, я смотрю на тебя. На твои глаза, на уголок рта, на маленький шрам на брови. Ты кажешься мне таким красивым, таким НАДсловным, что я задыхаюсь. Я обхватываю тебя руками и останавливаюсь. «Ну что ты, что ты, моя маленькая?» — спрашиваешь ты. А я говорю: «Маленькая у нас только будет».
Ты замираешь, а я слышу как гулко в твоей груди бьется сердце. Ты гладишь меня по волосам, прижимаешь к себе и нежно говоришь:
«Я люблю тебя.
Ты — самое ценное существо в моей жизни.
Но мы слишком молоды, чтобы иметь детей. Пойми, нам еще надо…»
А я не слышу. Я больше ничего не слышу. Не слышу, как ты записываешь меня к врачу. Не слышу слова «абортарий». И «выскабливание».
Не слышу вопроса: «Оставлять будете?»
И не слышу, как отвечаю:
«Нет»
.
.
.
Не слышу. Только вижу. Черно-белая картинка на мониторе. Ситцевый халатик в цветочек с завязками на спине. Черные волосы на руках хирурга. Голубая нитка вены руки. Темнота.
А потом — воспаление. А потом бегающие глаза врачей. А потом вздрагивать от детского крика и голоса. Признаваться каждому врачу в том, что ты уби… что у тебя «была операция». Мужчина может забыть. А женщина нет.
«Сколько было беременностей?»
«Одна».
«Сколько детей?»
.
.
.
А у тебя уже двое.
И мужчин никто не спрашивает, скольких женщин они отвели на аборт. За сколько смертей заплатили.
Сколько.
Убили.
Детей.
И женщин. Носивших их.
Почему? Почему говорят, что убийца возвращается на место преступления? Жертва тоже хочет туда вернуться. Просто посмотреть. На ту точку, после которой изменилось все. Место, где ты стала Жертвой. Или Убийцей.
.
.
.
Или и то, и другое.
Опубликовано